Две награды

   В печке потрескивали дрова, от уютного бока русской печи шло ровное, приятное тепло. Митька валялся на лежанке, уперев ноги в щит печи. Весь день он возился на улице, копая в огороде окопы в снегу. Ещё в войну играл. Сам за «наших» разумеется, а фашистами выступали кусты, торчащие из-под снега. Изредка пролетали вороны, Митька валился на спину, и пытался подбить «фашистские юнкерсы» из своего «дегтяря». Пулемёт папка Митьке сделал. Как настоящий! Даже с диском сверху. И он же Митьке объяснил, что он не просто «ручной пулемёт» называется, а Ручной Пулемёт Дегтярёва. Если коротко, то РПД или «дегтярь». Митькин папа знает. Он воевал в войну, и без ноги из за неё остался. Митька этого не помнит конечно, он поздний ребёнок. «Поскрёбыш», так иногда его папа и мама называют.

    Митька выглянул из-за печи, посмотреть чем родители занимаются. Мама пряла пряжу. Опять носки вязать будет. Митька от неё уже получил сегодня по шее, за очередные порванные носки. Чё ж теперь? Не сидеть же сиднем? Папка подшивал валенки. Самое интересное, Митька пропустил. Это когда папа дратву сучит из ниток. По полу катушки скачут, за ними Мурка гоняется, а за Муркой,- Митька. Весело! Пока маме не надоедает тарарам. Тогда Мурка получает веником, и прячется под койку, а Митька получает по шее, и прячется на печку. Зато сейчас можно пристать к папе, чтоб про войну рассказал. Он не любит почему-то про неё вспоминать. Но Митька знает как папу разговорить. Он коробку с папиными медалями притаскивал, и расспрашивал его какая за что. Папа начинал рассказывать, а мама тяжело вздохнув, шла в кладовку и приносила папе чекушку. Тот, поблагодарив мать за «наркомовские», долго-долго рассказывал Митьке и про фронт, и про довоенное житьё-бытьё. Под эти рассказы Митька и засыпал, а отец до самого утра сидел на сапожном стульчике, смоля «Беломор», и думая о чём-то своём. Но такая хитрость получалась, только если назавтра был выходной. А в остальные дни, папа лишь отшучивался, и отправлял Митьку играть с «цацками», как он медали называл.

    Митька нахмурил белобрысые бровёнки, пытаясь вспомнить какой сегодня день. Не получилось. Опять выглянул из-за печки, и тихонько позвал мать:

- Мама. Мам.

  Матушка оторвалась от прялки:

- Отогрелся, пострелёныш? Есть будешь? Давай щей налью?

- Не. Не хочу, мам.

- А чего не лежится? Спать скоро уже.

- Мам. А вы с папой на работу завтра?

- Суббота сегодня. Завтра выходной.

  Митька шмыгнул обратно за печку. Поворошился там немного, и потихоньку слез с лежанки. Подошёл к отцу:

- Пап, а можно я твои медали посмотрю?

  Отец усмехнулся:

- Так они уже твои стали. Ты же их к себе в шкаф припрятал. Бери конечно.

   Митька залез в шкаф, вытащил оттуда коробку с медалями. Красивые они. Ленточки разноцветные, сами медали золотые. Правда папа объяснял Митьке, что не золотые, а латунные. Но всё равно красивые! Больше всего Митьке нравилась медаль «За взятие Будапешта». Подтащил коробку ближе к отцу. Погремел для виду медалями. Вытащил неприметную медаль, которая ценнее всего для отца была:

- Пап, а этот орден тебе за что дали?

    Отец с матерью переглянулись и заулыбались. Все Митькины хитрости и подходцы, им давно были известны.

- Сынок, ты про эти цацки, уже лучше меня знаешь. Не орден это, а медаль «За отвагу». За танк сожженный мне её дали. А потом отняли. А потом снова вернули.

    Для Митьки это уже было новым сюжетом. Глазёнки его засверкали:

- А почему отняли??? А почему вернули???

    Тут вмешалась мать:

- Отец, может не надо про это? Мал ещё. Ляпнет где ни то, по недомыслию.

- А чего же? Ничего этакого здесь нет. В штрафбате, я кровью всё смыл, и цацки мне не за просто так вернули. Да и не поймёт он, глупой ещё.

- Ну смотри, коли так. К соседке сходить? Занять четвертинку?

- А чего же и нет? С устатку, да в субботу. Сам Бог велел. Ну а я пока на стол соберу, ужинать сядем.

    Когда мама вернулась, отец уже накрыл на стол. Митька, за день нагулявший аппетит, усердно работал ложкой. К отцу не приставал, знал что за болтовню за столом, и ложкой в лоб схлопотать можно. Отец откупорил бутылку, налил рюмку.

- Ну, спасибо мать, за наркомовские.

    Выпив рюмку, принялся за щи. Неспешно поел, налил густого, почти чёрного чая себе в кружку, и пожиже в кружку Митьке. Перешли на отцово рабочее место. Отец сел на свой стульчик и поставил на табуретку перед собой, обе кружки. Митька приволок подушку, и устроился напротив отца.

- Ну что, Митрий. Теперь и погутарить можно. Про медальку отважную, я тебе много разов рассказывал. А вот как у меня её отобрали, недосуг было. В 43 году, в госпиталь я попал, в наступлении пулю схлопотал в живот. Подвезло мне тогда, кишки пустые были, и обошлось без воспалений и прочей катавасии. Однако почти месяц провалялся. После поправки, отправили меня на формировку, а не в свою часть. На формировке сколотили из нас маршевые роты, и отправили в сторону фронта. В роте сплошь необстрелянные пацаны были, я один средь них как орёл. И пороху нюхнул, и медальку получил. А пацаны те из центральной России были, тощие, голодные все. Тогда по всей России голодали, однако в Сибири, да на Урале, хоть какой-то приварок был. А эти… ну чисто курята.

    Отец прервался, сходил принёс непочатую пачку «Беломора», и налил ещё рюмку. Вернувшись на место, не спеша распечатал пачку, вынул папиросу, закурил и продолжил:

- Ну вот. А ротным к нам сунули, вертухая бывшего. Был он капитаном в лагере где-то, но проштрафился. Его до старлея понизили, и на фронт отправили нами командовать. Ряха у того старлея была, с лошадиный круп размером. И наглая к тому ж. Нас не сразу на передовую отправили, поначалу во втором эшелоне продержали. И начал наш командир, харчи у мальчишек отбирать. Меня он замать остерегался, а у мальцов по-наглянке сухпай отбирал и на вещи выменивал.

    Отец вновь прервался, и извиняющимся взглядом посмотрел на мать. Та, уже убрав со стола, сидела подперев щёку ладошкой, и в ответ на отцовский взгляд, глубоко вздохнула. Отец затянулся, и продолжил:

- Зацепился я с ним. Я его совестить, а он мне в морду. Ну и я ему в ответ. Тот пистолет из кобуры лапать, а я ему финку в жирную ляжку всадил. Неглубоко, так, напугать чтоб. Ну он драпанул, и вернулся с особистом и конвоем.- Отец опять затянулся, продолжил задумчиво:- Я уж думал хана мне. По военному времени, нападение на командира, всяко к стенке без суда и следствия. Но повезло. Фронт в наступление пошёл, меня быстренько в штрафбат определили. Вот тогда, «отважную цацку» у меня и отобрали.- Отец помял в пальцах папиросу, и неожиданно рассмеялся.- Когда меня на место привезли, через три дня и моего толстомордого командира роты туда приконвоировали. Эта паскуда, в царапину от моей финки, дрянь какую-то втёр, чтоб нога опухла и на передовую не попасть. Ну а в госпитале хирург это просёк, и сдал его. Видать тоже вертухаев не любил. Вскорости и мы в наступление пошли. По минному полю, на вражьи ДОТы. И опять мне свезло. В атаку, мы рядом с бывшим ротным бежали, он на мину наскочил. Его в клочья порвало, а мне только ногу осколками нашпиговало. Но я ещё и до ДОТа дополз, а там не помню уже, в санбате очухался. Там мне и вернули «Медаль за отвагу».

  Митьку сморило уже, мать с отцом, увидев это поулыбались, отец поднял сынишку на руки, понёс его к печке приговаривая:

- Сморило бойца, однако. Спи Митянька, а через недельку ишшо побалакаем, ежели охота у тебя будет.

    Прошло пятнадцать лет. Дмитрий приехал домой на побывку, после госпиталя. Телеграммы не давал, только по пути домой зашёл к сестре, и после радостных слёз, попросил её вперёд пойти, маму подготовить. Матушка ревела, прижав к груди своего поскрёбышка, отец стоял в стороне, негромко кряхтя, и утирая украдкой слезу. Слегка успокоившись, женщины кинулись собирать на стол. Отец с сыном вышли во двор, покурить. Отец вынул пачку «Беломора» из кармана, протянул сыну, тот засмеялся:

- Не бать, я свои. Привык к «Приме». Уши-то не будешь грозиться поотрывать?

- Ну дык. Теперя тебе не больно и погрозишь. Вона какой важный стал, офицер однако!

    Митька опять рассмеялся:

- Да какой офицер, бать! Прапорщик всего лишь! Я не писал вам, недавно рапорт подал я на сверхсрочную, ну а так как должность уже прапора занимал, мне звёздочки сразу и присвоили.

  Отец, нахмурив кустистые брови, хмуро зыркнул на палочку в руке сына:

- А ентот костыль, приложением бесплатным, к звёздочкам?

    Митька слегка посерьёзнев, ответил:

- Нормально всё, пап. Под Газни пару осколков словил, но кости целы, а мясо нарастает уже.- Вновь белозубо рассмеялся:- На роду у нас с тобой видать, с тросточками да костылями ходить! Только вишь, ты в правую осколки собирал, а мне в левую угораздило!

    Отец всё такой же нахмуренный, задумчиво проговорил:

- Газни. Не слышал про такой город в Казахстане, и из миномётов казахи вроде не садят. В Афганистан занесло?! Пошто не писал, засранец?!

- Бать. А что писать-то было? Вас с мамой расстраивать? А сейчас можно уже.

    Отец уже успокоившись, кивнул на грудь сына:

- И цацку заслужил каку-то?

- Это гвардейка, пап. Хотя… Цацка тоже имеется. Я постеснялся её перед тобой одевать.

    Отец забурчал недовольно:

- Постеснялси он! Чай не за то, что курей щупал, наградили! Одевай! Мамку порадуй! А кака медалька-то? Не отважная тож? Аль повыше кака?

- Ну пап! Выше твоей, трудно заслужить! Ты её в настоящей войне получил!- Митька говорил, вынимая из внутреннего кармана кителя, орден «Красной Звезды», аккуратно завёрнутый в носовой платок.- А я так, басмачей отлавливал.

    Прошло ещё два года. Дмитрий вновь возвращался домой. Поседевший, с загрубевшим под чужим солнцем лицом. В поношенной песчанке с погонами рядового и в панаме. На этот раз насовсем. После бурной встречи, опять вышел во двор с отцом. Не дождавшись, пока сын заговорит первым, заговорил отец:

- Мить, что приключилось-то? Погоны опять без звёздочек, и цацки нету?

    Дмитрий помолчал несколько секунд, жадно затягиваясь сигаретой. Внезапно весело засмеялся:

- Судьбы у нас с тобой бать, такие видимо. Получать цацки, потом терять их. Но ты смог вернуть свою, а мне уже не судьба.

    Отец покряхтел, потом спросил:

- За дело, сынок?

- За дело, бать. За дело. Не жалею ни о чём.

    Вновь наступила зима. На улице стояли лютые, уральские морозы. А в избе, как и много лет назад, трещали в топке поленья, и добротная русская печь одаривала всех своим ровным, ласковым теплом. Матушка всё также сидела за своей неизменной прялкой, а отец вполголоса чертыхаясь, перебирал какую-то запчасть к своему «Запорожцу». Дмитрий, в своём углу, чинил радиоприёмник. Отец вдруг бросил отвёртку, яростно заругавшись:

- Да растудыть твою в качель!!! Митрий, бросай тоже валандаться, пойдём покурим!

    Дмитрий отложил тестер, пошёл к печке. Следом, обтерев руки тряпицей, подошёл отец. Отстегнул костыль, положив перед топкой, сел на него. Дмитрий уселся рядом на корточки.

- Мить, как ты так сидеть можешь? Не затекают ноги-то?

- Привычка пап. Оттуда. Утром-ночью там камни холодные, застудиться можно. А днём-вечером раскалённые. Постоянно что-то подкладывать, это муторно. Вот и привык так сидеть.- Дмитрий рассмеялся.- На работе мужики заметили тоже, так сижавые за своего приняли. Оказывается зэки, у кого большие срока, тоже так сидят.

    Мужики закурили. Примолкли, смотря на пламя бьющееся в топке печи. Взгляды обоих затуманились, словно рассматривая своё прошлое, в жарких языках огня. Каждый видел своё. Отец видел отсветы чадящего пламени горящего немецкого танка. А сыну мерещились пылающие наливняки, на перевале Саланг.

    Разные у них были войны, и разные судьбы. Объединяло их одно. То, что сидело в их душах как стальной стержень, не давая сломаться,- мужской характер.